«Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ…»
Однажды, когда я работала в отделе морали и права, в редакцию пришло письмо от сотрудников детского дома. Писали, что несовершенны наши правила усыновления, просили вмешательства и помощи ребенку.
Одна женщина целый год ходила к мальчику, стала оформлять документы на усыновление. Играя, ребенок упал и повредил кость ноги. Лечили в больнице. Женщина посещала его в больнице, знала положение дел. Когда мальчик выписался, забрала его домой – усыновила.
Провожал его в семью, к маме, весь детдом. А через неделю «мама» привела ребенка обратно и отказалась от него: много возни, надо в поликлинике долечивать, и вообще он слишком шустрый, не по ее характеру. И тут же приглядела себе девочку, собрала документы на удочерение, и, несмотря на бурные протесты детского дома, соответствующие инстанции разрешили удочерение. Такой кукушке нельзя доверять ребенка, были убеждены в детдоме, не отдавали ей малышку и обратились с коллективным письмом в редакцию. Мне предстояло разобраться в ситуации.
Усыновленному и тут же брошенному мальчику Тофику было пять, а может быть, шесть – точно никто не знал. С буйной копной кудрявых жгуче-черных волос, с огромными темными вишенками глаз, с пушистыми ресницами, этот эмоциональный азербайджанский ребенок быстро окинул взглядом всех присутствующих и, увидев незнакомую женщину, со всех ног бросился ко мне с криком «Мама!», плюхнулся мне на колени, притянул к своей головенке мои волосы и объявил: «Ты моя мама: видишь, у тебя волосы черные, и у меня черные, - ты моя мама». Я пыталась объяснить, что я не мама - я журналист, но разве мог понять маленький человечек мои растерянные оправдания!
Во все время моего пребывания в детском доме Тофик не отпускал моей руки и, когда я собрала нужный мне для статьи материал и собралась уходить, я не знала, как быть дальше. Нагнувшись к уху директора детского дома, спросила ее, что делать с мальчиком - он меня не отпускает. Она отвечала: «А вы возьмите его домой на выходные». Я испугалась: ему же потом будет еще хуже, когда придется вести его обратно в детдом. «Да нет, - заверила директор. – Мы часто берем их к себе домой на выходные и праздники».
Была пятница. Сильно сомневаясь в разумности такого решения и уже заранее чувствуя себя очередной предательницей малыша (мне ведь предстояло «сдать» его обратно в детдом в понедельник), я отправилась с ним домой. Тофик все время убегал вперед и с расстояния 10-15 метров – так, чтобы видели и слышали все прохожие, - кричал: «Мама! Мамуля! Мамуся! Мамусенька! Мамуленька! Мамусеночек!» Столько вариантов слова «мама» я никогда ни от кого больше не слышала. Мальчик наслаждался этим сладким словом – наверное, самым главным и самым желанным в его детской жизни. «Тетя, это моя мама покупает билет», - сообщал он трамвайному кондуктору. «Соседка, а соседка! – кричал, выбежав на балкон моей квартиры. – Выходи! Мы с мамой пришли домой!»
Пока Тофик хвастался соседке, я объяснила своему 11-летнему сыну, что у этого мальчика нет ни мамы, ни папы, что он у нас в гостях только на выходные дни. Мой добрейший, отзывчивый, жалостливый и к людям, и к животным сын будто не слышал этих объяснений и возмущенно вопросил: «Почему он зовет тебя мамой? Ты не его мама!»
- Протри пыль, - попросила я сына, когда подруга сообщила по телефону, что собирается ко мне с мужем. Тофик подлетел к моему сыну:
- Ты сиди, сиди, я сам вытру пыль, - и тут же ко мне: - Мама, дай мне сухую и мокрую тряпки. Сначала надо пыль сухой тряпкой стереть, а потом мокрой, а то если сразу мокрой, только грязь размажешь.
Своим трепетным мудрым сердечком он чувствовал, понимал, от кого в большой степени зависит, оставят ли его в этом доме. Утром пришел соседский мальчик, и ребята собрались во двор. Тофик тоже просился с ними. Я строго-настрого наказала детям ни на шаг не отпускать от себя детдомовского ребенка и играть там, где их видно с балкона. Каждые пять-десять минут я бегала на балкон проверять, на месте ли Тофик. На плите подоспели котлеты, я их снимала, а на сковороду нарезала картошку - была занята минут десять. Когда выглянула с балкона, сын с соседским мальчиком играли на прежнем месте, а Тофика не было.
- Где Тофик? – перепугалась я.
Сосед объяснил, что мой сын отправил его покупать семечки.
- Куда? Какие семечки?! Ребенок ничего здесь не знает!
Прямо в домашних тапочках бросилась я во двор. Продавцы ближайших лавок и соседи носились вместе со мной по улицам в поисках потерянного малыша. Нашли его уже далеко от дома. Оба мы с ним плача бросились друг к другу. Мой сын был разочарован: мальчик нашелся и опять оказался в нашем доме…
Утром в понедельник это был совсем другой ребенок. Глазки его потухли. Ни на что не надеясь, он спросил:
- Я все умею делать. Я буду тебе помогать. Я буду тебе полы мыть, посуду мыть, пыль вытирать… Не отдавай меня в детдом.
Скоро отмечался день защиты детей. Вместе с шефами детдома я приехала к детям. Привезла Тофику шикарный подарок и сласти. Мальчик взглянул на меня исподлобья и сцепил ручки за спиной. Ни сверкающую машину, ни любимых конфет он не взял. Во время детского концерта все малыши устроились у кого-нибудь на руках. Тофик не пошел ко мне на руки.
Совесть грызла меня, да и мальчонка был уж очень хорош, поэтому, заручившись согласием моих близких помогать мне с ним, я скоро позвонила в детдом с намерением усыновить Тофика. Директор сказала, что его уже усыновили хорошие люди.
…Прошло много лет. Воспоминания о мальчике всегда вышибают у меня слезы и возвращают чувство вины перед этим ребенком, дважды преданным сознательно и, так уж случилось, невольно преданным в третий раз - мною. И я много раз пожалела, что не рискнула тогда сразу стать ему мамой. А еще я с тех пор совершенно убеждена, что нельзя вселять в ребенка надежду – брать на время – с тем, чтобы потом вернуть его судьбу на круги своя. И вспомнила я этот тяжкий для меня эпизод не случайно, а в связи с развивающимся движением патронатного воспитания детей, оставшихся без попечения родителей.
Совершенно идеального разрешения проблем детей-сирот нет. И патронат – вполне приемлемый сегодня путь. Но, например, в статье третьей Постановления Законодательного собрания Нижегородской области «О патронатном воспитании» говорится: «договором о передаче ребенка (детей) на патронатное воспитание устанавливается срок, на который ребенок (дети) передается на патронатное воспитание», и договор этот может быть расторгнут досрочно - по инициативе воспитателя (по разным причинам, в том числе из-за «отсутствия взаимопонимания с ребенком (детьми), конфликтных отношений между детьми и прочее»), по инициативе организаторов патронатного воспитания, по требованию самого ребенка, в случае возвращения его родителям.
Кто сможет измерить степень моральной травмы ребенка, возвращенного в детдом? Ребенка, который с такой готовностью уже однажды сказал патронатному воспитателю, который для него, конечно же, родитель, «я тебя люблю!»?
Всегда ли обида ребенка, требование его вернуться в детдом могут быть объективными, адекватными, не приведет ли это к еще большей беде?
А каково будет воспитателю, фактически ставшему ребенку матерью, отдававшей ему все силы души и сердца, когда вдруг выяснится, что биологическая мама надумала «завязать» и забрать прежде ненужного ей ребенка для дальнейшего его проживания с нею?
При всем позитиве самого факта введения патронатного воспитания – воспитания ребенка в семье – некоторые правовые аспекты, позволяющие легко брать и возвращать детдомовских детей, вызывают сомнение. Широко развивающееся сейчас движение по устройству сирот на воспитание в приемные семьи тоже вызывает опасение из-за возможных ошибок при массовом решении проблемы. Идет и обратная волна: возврат детей. Не усугубим ли мы, поддавшись кампанейщине, проблемы детей, если слишком увлечемся масштабами семейного устройства, не уделяя должного внимания тщательной проверке претендентов на роль приемных родителей?
Наталия РОЖДЕСТВЕНСКАЯ,
г. Дзержинск Нижегородской обл.
Журнал "Детский дом" № 22 (1'2007), стр. 28